Юлиан Семенович СЕМЕНОВ

ИЗГНАНИЕ ПОЭТА

Рассказ



     Император Август спросил:
     — Ваш друг Гораций говорит,  что только мудрость —  источник и начало
писания?
     — Гораций говорит так,  —  ответил Меценат,  улыбаясь спокойно и чуть
надменно.
     «Сейчас он перестанет улыбаться, — подумал Август и вдруг поймал себя
на  том,  что  злорадствовал,  предвкушая миг,  когда  Меценат  перестанет
улыбаться.  —  А ведь это нехорошо,  — как бы со стороны заметил он. — Это
уже никуда не годится. Завидовать умению улыбаться нелепо. И потом, улыбка
— непременный атрибут трусости.  А я люблю трусов: как правило, они умны и
дальновидны».
     Обойдя свой большой стол,  Август вытащил из-под кипы бумаг синенький
свиток.
     — Если вы согласны с Горацием, то что скажете об этом? — спросил он.
     Меценат принял из рук императора свиток и улыбнулся, но теперь иначе,
не так,  как все время,  а  ласково и нежно.  У мецената было лицо доброго
ребенка,  и  поэтому  он  всегда  старался  улыбаться надменно и  холодно,
опуская книзу  уголки толстых губ  и  сводя брови к  переносью.  Но  когда
Меценат забывался,  радуясь чему-то, заданная улыбка сходила с его лица, и
он делался тем настоящим Меценатом, которого любили поэты и художники.
     Сверху было выведено: «ОВИДИЙ. НАУКА ЛЮБВИ».
     Меценат начал увлеченно листать рукопись.
     Август неслышно подошел сзади и,  обняв Мецената за  плечи,  заглянул
ему в глаза:
     — Вам нравится?
     — Это великолепно.
     — Как лекарство для стариков —  не  спорю.  Говорят,  где-то у  Понта
Эвксинского есть лекари,  которые делают из стариков... — император смачно
произнес  грубое  народное  словечко  и  звонко  рассмеялся,  —  но  когда
литератор становится лекарем, тогда я готов восстать против литературы. Не
надо учить того,  кто  читает.  Описать грудь или торс женщины,  изваянный
рукой мастера,  —  искусство,  и  я приветствую это искусство.  Но не надо
учить,  какой рукой обнимать женщину:  правой или  левой,  —  Август снова
засмеялся,  —  всякий любит по-разному.  В  любви,  как и в политике,  нет
рецептов,  и не надо их изобретать,  а тем более поэтам,  людям чрезмерной
фантазии...
     — Но это искусство,  —  сказал Меценат.  — «Науку любви» будут читать
потомки.
     — Я  не хочу спорить с  вами.  Вы спорщик,  вы сильнее меня в  умении
дискутировать. Я приказал сослать Овидия. Я приказал отправить его в Томы.
Это Понт Эвксинский,  это море и то же солнце,  что и в Риме,  только чуть
похолоднее.  Пусть он остынет там.  И если он так хорош,  этот Овидий,  то
жители Том сделают в его честь мраморный бюст;  право, я не буду возражать
против этого.
     — Император, сослав великого поэта, вы навлечете на себя толки.
     Он бил в больное место, и он попал в больное место.
     — Я не боюсь толков,  —  ответил император тихо. — «Толки»! «Толки» —
это бессильные заговоры старых аристократов,  которые забыли, в какой руке
держать меч!  «Толки» —  это колкости юных поэтов, которых я кормлю! Когда
меня кусают мухи, я должен бить их. А я сдуваю! «Толки»! Они исчезают, эти
ваши толки, как только начинают бить! И появляются вновь, когда сдувают! А
я  не  буду  бить!  Я  буду сдувать!  Пусть толки —  умные историки смогут
извлечь из них пользу в назидание потомству!
     Август оборвал себя.  Он сердито посмотрел на Мецената и заметил, что
тот сейчас не улыбался обычной своей улыбкой, а напряженно слушал.
     «Слушать эти злые слова так,  как слушает Меценат, может только умный
человек и только друг, — подумал Август. — Он друг мне, но он Меценат, а я
Август. Он ближе к поэтам, я к богам».
     — Если бы Овидий писал для вас или для меня, — уже спокойно продолжал
император,  взяв Мецената под руку,  —  если бы он писал для нашего с вами
отдыха,  только для нашего,  повторяю я,  тогда я  подарил бы  ему хорошую
египетскую живопись, потому что слог его отточен и рифмы интересны, хотя и
несколько грубоваты.  Я  могу подтрунивать над богами в вашем присутствии.
Но будь здесь третий,  я бы падал ниц перед великими, потому что когда нет
веры, тогда начинается безверие, а безверие — это кровь!
     По тому,  как Меценат посмотрел на него,  император понял, что ссылку
Овидия он выиграл. Ведь важно не само деяние, а оправдание его.
     — Вы разрешите дать Овидию мою фрегату? — спросил Меценат.
     — Да,  конечно,  —  устало ответил император,  —  только сделайте это
умно,  чтобы не говорили о нашей с вами размолвке. Ссориться из-за поэта с
императором  можно.   Но  ссориться  из-за  истины,   которая  на  стороне
императора, неразумно.
     О  ссылке Овидия не было толков.  Меценат позаботился об этом.  Когда
фрегат вернулся из  Том,  Меценату сказали,  что  поэт поселился на  самом
берегу,  в  маленькой лачуге  с  одним  окном.  Меценат отправился в  свой
загородный дом и там запил, запершись от всех.


     ...Через  неделю  Август  принимал  Мецената  по  вопросам оформления
дворцов скульптурами.  Меценат явился  к  императору оплывший,  с  мутными
глазами и заросшим подбородком.
     — Когда Овидию можно будет вернуться?  — спросил он императора, глядя
в пол.
     — Как  только  он  изменится,   —   ответил  Август,  —  поэты,  даже
седовласые,  —  все равно юноши.  А юноши меняются, в этом их прелесть. Вы
знаете это так же хорошо, как и я.
     — Лучше.
     — Что? — не понял Август.
     — Лучше, чем вы, — ответил Меценат.
     Август долго смотрел на  Мецената,  а  потом сказал,  будто не слышал
слов своего помощника:
     — Даже если он  даст слово измениться,  я  не  смогу поверить ему:  у
поэта нет слова.  У поэта есть литера. Написанная на бумаге или высеченная
на мраморе,  литера поэта бессмертна.  Я смогу поверить только написанному
слову,  —  медленно заключил Август,  —  то  есть  литере,  которая станет
служить моему делу...


     ...Человек,  приплывший в Томы от Мецената,  ждал Овидия во дворе его
дома.  Палило солнце,  над заливом кричали чайки —  жадно и  зло,  в сухой
земле, растрескавшейся под солнцем, прятались кузнечики.
     Овидий пришел только к  вечеру.  Под  мышкой он  нес  кожаную сумку с
рыбой.  Нос  его шелушился,  волосы выгорели на  солнце и  стали у  висков
рыжими, как у перса.
     — Я привез послание от Мецената,  — сказал человек, поздоровавшись. —
Он  просил тебя  написать что-нибудь веселое и  уважительное,  посвященное
императору.
     — Он так и сказал? — спросил Овидий, ставя сумку с рыбой на землю. —
«Посвященное императору»?
     — Именно так он и сказал.
     — А что еще он просил передать мне?
     — Он просил передать вот что:  «Трудно тебе,  но трудно и мне.  И ему
самому тоже трудно, потому что нелегко быть богом. У богов есть все права,
кроме  одного:  они  не  могут  ошибаться.  Если  ребенок  не  хочет,  его
заставляют.  Я не могу заставить тебя,  я могу только просить:  создай то,
что тебе подскажет трезвый рассудок,  — и улицы Рима ждут тебя. Отдай долг
и вернись».
     Слушая  человека,   читавшего  наизусть  послание  Мецената,   Овидий
доставал из сумки рыб и нанизывал их на тонкую бечевку, чтобы провялить на
солнце. Он долго обдумывал услышанное, а потом сказал:
     — Передай Меценату,  что я отдаю долги только тем, кому должен. И еще
обязательно скажи ему,  что мне понравилось ловить рыбу. Скажи ему, только
не  переври,  что  любовь не  дает времени думать,  а  рыбная ловля думать
заставляет.
     Человек спросил:
     — Это все?
     — Все.
     — Ну,  эти-то слова можно и  записать.  В них нет ничего такого,  что
касается всех.
     — Ну запиши, — усмехнулся Овидий, — хотя эти слова касаются всех.
     Когда посланец Мецената отплыл,  Овидий вошел к  себе в комнату и лег
на  кровать,  спрятав лицо  в  подушки.  А  потом он  записал в  маленькой
тетради: «Самое трудное для голодного — не глотать слюну при виде жареного
мяса,  даже если оно в руках друга. Самое главное — всегда отдавать долги.
Самое легкое — отдать долг, если его и не делал».
     Овидий сидел над тетрадью до вечера. Последней была фраза: «И если ты
чувствуешь,  что отдать долг надо,  хоть и не брал его, — отдай и забудь!»
Потом он вписал перед словом «отдай» частицу «не».  А  потом зачеркнул всю
фразу и пошел спать, потому что с солнцем он хотел уйти в море рыбачить.
     Мраморного бюста в честь Овидия жители Томы не воздвигли.  Они просто
переименовали свой город в  Овидиополь.  Он  стоит на берегу Днестровского
лимана,  напротив Аккермана.  Здесь ловят рыбу  курчавые черно-рыжие люди,
которые любят стихи и солнце.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 25/08/2000